Вечеринка в саду [сборник litres] - Кэтрин Мэнсфилд

а потом снова села, на этот раз более удобно, скрестив ноги и положив журналы на колени. Старик из своего угла с умилением наблюдал за тем, как ее обнаженная маленькая ручка перелистывает огромные белые страницы, как шевелятся ее губы, когда она произносит про себя длинные слова, как блестят на свету ее волосы. Увы, юным гувернанткам опасно обладать волосами, глядя на которые думаешь о мандаринах и бархатцах, абрикосах, черепаховых кошках, шампанском! Возможно, именно об этом размышлял старик, наблюдая за ней, ведь даже темная невзрачная одежда была не в силах скрыть ее нежную красоту. Возможно, румянец на его щеках и губах был вызван приливом ярости оттого, что столь юное и хрупкое создание вынуждено путешествовать ночью и без сопровождения. Кто знает, не бормотал ли он в своей сентиментальной немецкой манере: «Ja, es ist eine Tragoedie![28] Господи, если бы я только приходился дедушкой этому ребенку!»

– Большое спасибо. Невероятно интересно. – Она с милой улыбкой вернула журналы.

– Вы прекрасно владеете немецким, – сказал пожилой мужчина. – Конечно, уже бывали в Германии?

– Ну что вы, это мой первый раз. – Выдержав небольшую паузу, она продолжила: – Первый раз, когда я вообще выезжаю за границу.

– Неужели! Как удивительно! У меня сложилось впечатление, если можно так выразиться, что путешествия для вас – привычное дело.

– Ну я много ездила по Англии и однажды была в Шотландии.

– Ах вот как. Мне тоже однажды довелось побывать в Англии, но вот английский выучить не удалось. – Он поднял вверх руку и со смехом покачал головой. – Нет, это было слишком трудно для меня… Ow-do-you-do. Please vich is ze vay to Leicestaire Squaare[29].

Она тоже рассмеялась.

– Иностранцы всегда говорят…

Они еще немного побеседовали об этом.

– Мюнхен должен вам понравиться, – сказал пожилой мужчина. – Замечательный город. Музеи, картины, галереи, прекрасные здания и магазины, концерты, театры, рестораны – все это есть в Мюнхене. За свою жизнь я объездил всю Европу, но всегда возвращаюсь именно в Мюнхен. Вам там понравится.

– Я не останусь в Мюнхене, – сказала юная гувернантка и застенчиво добавила: – Я собираюсь поступить гувернанткой в семью одного доктора в Аугсбурге.

– Ах, вот оно что.

Ему приходилось бывать в Аугсбурге. Город не отличался особой красотой. Исключительно промышленное место. Но если Германия ей в новинку, он надеется, что и там найдется что-то интересное.

– Уверена, так и будет.

– Но как досадно не увидеть Мюнхен перед отъездом. Вам стоит устроить себе небольшой отпуск по дороге, – он улыбнулся, – и запастись приятными воспоминаниями.

– Боюсь, я не смогу этого сделать, – с неожиданно важным и серьезным видом ответила юная гувернантка, покачав головой. – К тому же когда ты одна…

Он все понял и тут же поклонился, тоже с серьезным видом. Повисло молчание. Поезд по-прежнему громыхал и несся вперед, выпячивая темную пылающую грудь в холмы и долины. В купе было тепло. Казалось, она прислонилась к проносившейся темноте и ее уносит все дальше и дальше. Доносились негромкие звуки: шаги в коридоре, открывающиеся и закрывающиеся двери, рокот голосов, свист… Потом в окно застучали резкие капли дождя… Но это не важно… это снаружи… и у нее есть зонтик… Она вытянула губы, вздохнула, сжала и разжала кулаки и быстро заснула.

– Пардон! Пардон!

Ее разбудил шум скользящей двери купе. Что случилось? Кто-то вошел и тут же вышел. Пожилой мужчина сидел в своем углу, нахмуренный, еще сильнее выпрямив спину и спрятав руки в карманы пальто.

– Ха-ха-ха! – донеслось из соседнего купе. Не проснувшись до конца, она прикоснулась рукой к волосам, чтобы убедиться, что это не сон.

– Позор! – пробормотал старик скорее себе, чем ей. – Грубые, вульгарные людишки! Боюсь, они потревожили вас, милостивая фройляйн, ворвавшись сюда.

Нет, вовсе нет. Она как раз собиралась просыпаться и достала свои серебряные часики, чтобы узнать время. Половина пятого. Холодный синий свет льется в окно. Теперь, когда она протерла стекло, то увидела яркие лоскуты полей, кучки белых домиков, похожих на грибы, дорогу «как с картинки», с тянущимися вдоль тополями, и ниточку реки. Как же красиво! Как красиво и совсем по-другому! Даже розовые облака казались незнакомыми. Было холодно, но она притворилась, будто было гораздо холоднее, чем на самом деле, дрожа, потерла ладони и подняла воротник пальто: она была так счастлива.

Поезд стал замедлять ход. Раздался длинный пронзительный свисток. Подъезжали к городу. Мимо проплывали высокие дома, розовые и желтые, почти заснувшие под зелеными веками. Их охраняли тополя, которые колыхались в синеве воздуха словно на цыпочках и прислушивались. В одном из домов женщина открыла ставни, набросила на оконную раму красно-белый матрас и не сводила глаз с поезда. Бледная женщина со смоляными волосами и белоснежной шерстяной шалью на плечах. В дверях и окнах дремлющих домов начали появляться другие женщины. Завиднелась отара овец. Пастух был в синем кафтане и остроносых деревянных башмаках. Смотрите! Смотрите, какие цветы – даже у вокзала! Обыкновенные розы, как из букетов подружек невесты, герань – белая и нежно-розовая, – такую не вырастить кроме как в теплице. Поезд замедлял ход. Человек поливал платформу из лейки.

– А-а-а-а!

Кто-то бежал, размахивая руками. Через стеклянные двери станции протиснулась тучная женщина с подносом клубники. Ох, как же хочется пить! Она очень хотела пить!

– А-а-а-а!

Тот же самый человек побежал обратно. Поезд остановился.

Пожилой мужчина натянул на себя пальто и встал, улыбаясь ей. Он пробормотал что-то, и она, не разобрав, улыбнулась в ответ, когда он выходил из вагона. Рядом никого не было, и юная гувернантка еще раз глянула в зеркало, встрепенулась и похлопала себя по плечу, как бы проявив практичную заботу о девочке, уже достаточно взрослой, чтобы самостоятельно путешествовать, о девочке, которой некого было заверить, что она «вполне в порядке». Ее мучила жажда! В воздухе чувствовался привкус воды. Она открыла окно, и тучная женщина с клубникой, как нарочно, протянула ей поднос.

– Nein, danke[30], – сказала юная гувернантка, глядя на крупные ягоды на сверкающих листьях. – Wei viel?[31] – не удержавшись, спросила она, когда толстуха отошла в сторону.

– Две пятьдесят, фройляйн.

– Боже правый!

Она отпрянула от окна и села, пытаясь прийти в чувства. Полкроны! «Ту-у-у-у-у-у!» – взвизгнул поезд, собираясь с силами, чтобы двинуться с места. Она надеялась, что пожилой мужчина не останется на перроне. Уже рассвело, все было бы прекрасно, если бы только она не умирала от жажды. Где же пожилой мужчина? – ах, вот он! – и она улыбнулась ему как старому знакомому, когда тот закрыл за собой дверь и, повернувшись, достал из-под накидки корзинку с клубникой.

– Надеюсь, фройляйн окажет мне честь, приняв эти…

– Ну что вы, это для меня? – Она отстранилась и подняла руки, словно он собирался посадить ей на колени уличного котенка.

– Конечно для вас, – сказал старик. – Я уже лет двадцать как не могу есть клубнику.

– Спасибо вам большое. Danke bestens, – с запинкой проговорила она, – sie sind so sehr schön![32]

– Надо попробовать, чтобы в этом убедиться, – сказал пожилой мужчина с довольным и дружелюбным видом.

– Вы не хотите взять хотя бы одну?

– Нет, нет.

Ее очаровательная ручка робко поднялась в воздух. Ягоды были такими крупными и сочными, что ей приходилось кусать каждую дважды – сок стекал по пальцам, и именно пока она лакомилась ягодами, она представила себе, что пожилой сосед мог быть ее дедушкой. Он был бы идеальным дедушкой! Прямо как со страниц книжки!

Выглянуло солнце, и голубые облака проглотили клубнично-розовые.

– Вкусно? – спросил старик. – Так же вкусно, как выглядит?

Когда клубника кончилась, ей стало казаться, что она знает старика уже много лет. Она поведала ему о фрау Арнольдт и о том, как она получила это место. Знает ли он отель «Грюневальд»? Фрау Арнольдт приедет только вечером. Он слушал не прерывая, пока не узнал о ее делах столько же, сколько знала она сама, и неожиданно произнес, не глядя на нее и разглаживая внутреннюю сторону своих замшевых перчаток:

– Может быть, вы позволите показать вам сегодня Мюнхен? Ничего особенного,